Они все обращаются с ней одинаково и каждый все равно по-особенному; она часто пробуждает в них чувство собственничества, и так не спящее в мужчинах северного края, но еще чаще – что-то, неизвестное и им самим. Этни действует как гипноз: дурманит голову, спутывает мысли, расслабляет тело, и в итоге, возможно, от нее даже тошнит и воротит, но сначала каждого из них окунает в глубины подсознания, в потаенные желания, затягивает, накрывает с головой. И Этни, еще с тех пор, как она была Мандерли, прекрасно известны все эти трюки, свойства ее вертлявых рук и глубокого, вибрирующего голоса, вводящих в транс. Из нее вышел бы прекрасный шаман где-нибудь там, за стеной, а здесь она вынуждена быть женщиной, принимающей чужие мысли, чужие желания и чужие правила. Везет ей, впрочем, тоже: она гибкая, как ивовая ветвь, податливая, как рыхлая земля под плугом; она испытывает интерес ко всему сразу, а потому, поддаваясь чужим желаниям, никогда не чувствует себя ущемленной – ей же интересно. А потому и обид в ее легкомысленной голове не накапливается – только любопытство.
- Этни, звезда моя, позволь представить тебе моего брата. Хелман, знакомься, это моя очаровательная супруга, - лорд Хорнвуда неожиданно обходителен и ласков с ней, и с самой первой ночи Этни теряется в догадках, чем заслужила такое его отношение. Он старше ее на добрых пятнадцать лет, но все еще молод – тридцать разве возраст для лорда? Этни поглядывает на него со смесью веселого непослушания и тихого удовлетворения – ей банально везет. И пусть она еще помнит парадоксально горячего, неосторожного, совсем юного северного наследника, имя которого рокочет где-то под кожей, где пульс бьется, рядом с мужем ей вдруг делается спокойно, по-кошачьи лениво, совсем-совсем безответственно. Хемдаль гладит ее по волосам и все время что-то шепчет с видом крайне заговорческим, что-то, предназначенное только им двоим – разве могла она в комнатах Винтерфелла мечтать, что наследник Старков будет делиться с ней словами, мнить ее союзником, чем-то большим, чем ночным видением? Хемдаль учит ее жизни – его взгляд на вещи Этни впитывает, как губка с берегов Узкого моря – и потакает ее прихотям: веселым праздникам, чуждым этому краю, шумным турнирам, напоминающим Хайгарденовские, даже ее рассказы о Семерых раздаются в стенах его дома; пусть сама она и не особо привязана к религии отца, воспитанная Старками в богороще, ей приятно знать, что ей и это можно.
- Очаровательная, - с искоркой какого-то мрачного издевательства вторит Хелман старшему брату, и его светлые речные глаза напоминают Этни другого представителя дома северных королей. Ей делается неприятно, не по себе – он смотрит на нее, будто считывает будущее, не сулящее ей ничего приятного. Этни теряется в догадках, почему он не приехал на свадьбу старшего брата – говорят, его задержали дела, но она смотрит на него и не особо верит; ей кажется, он просто не любит торжества.
- Замечательно наконец-то познакомиться с семьей, - скалится она в ответ, обнажая острые, кровожадные клыки. Хелман дергает глазом и нехотя кивает. Этни понимает, что на этом ее спокойное, ленивое существование под крылом оберегающего Хемдаля терпит фиаско – спячка закончена. Она делает один из своих неотразимых пассов: целует мужа и несется играть со служанками в догонялки. Очаровательная.
Холодные, цепкие, настойчивые пальцы Рейнарда Этни чувствует даже через плотную ткань платья – на Севере по-другому нельзя, и даже свадебные платья теплее, чем ей бы хотелось. Оно тяжелое и откровенно лишнее – ей хочется его сбросить, пусть даже и перед всеми собравшимися, пусть посреди танца; тогда цепкие пальцы будут приятно холодить ее кожу, будоражить чувства, а вовсе не мять неподатливую плотную ткань. С каждый новым кругом Этни вспоминает, каково это – быть в Винтерфелле, стоять рядом с Рейнардом: постоянные взгляды, тихий шепот за спиной и внимательные сумеречно-синие глаза, делающиеся в моменты забытья почти чернильными, доставшиеся от железнорожденной матушки. Тяжелый, свинцовый оттенок этих глаз для Этни – винтерфельское небо, другим она его и не видит, сам Рейнард и пространство вокруг него – чистый, концентрированный кислород, от которого ей делается совсем дурно, неприлично весело и от которого огонь внутри разгорается с новой силой, вспыхивает, не успев дотлеть. Его резкие жесты действуют на нее, как красный цвет на быка; «Р-рр-ррр-рейнард», - рокочет под ребрами, напоминая о старых деньках. Этни отвечает смехом на его резкость, дерзостью прищуренных глаз на неожиданный поцелуй. Она даже делает шутливую попытку вырваться, чем вызывает одобрительные возгласы у северян – они разбираются в зрелищах.
- Я не позволю другому мужчине тебя и пальцем тронуть, я слишком долго ждал, пока ты станешь моей, - он хочет, наверное, чтобы это звучало жестко, неприятно, непреложно, но для нее это всего лишь прелюдия перед настоящим доказательством намерений. Она та, для кого слова мало что значат, она небожитель, который обесценивает все, до чего дотянутся руки. И только искреннее желание она обесценить не может – огненная похоть значит для нее столько же, сколько и кристально-чистая мечта. – Ты ведь знаешь, что я не потерплю даже недостойных сплетен о нашем браке. – О, она знает. Ее успели запугать смертью девицы Локк, но те, кто пугал, забыли, видимо, что она росла в опасной близости от северной королевы, что с четырнадцати делила постель с тем, кто не должен был стать ей мужем; забыли напрочь, что страх для нее – всего лишь движущая сила.
- Убьешь меня? – заключенная в крепкие объятия, она не боится играть не нервах. Протягивает руки к его затылку, обхватывает шею, запускает игривые пальцы в смоляные волосы – люди уже поняли, что новая супруга молодого наследника не чета прошлой. Она затрагивает самую нежеланную, самую опасную тему и ловит тот момент, когда из глубин его глаз вот-вот появятся демоны стылого моря, и в эту же секунду невинно подмигивает, как в детстве, когда они сговаривались украсть пирог с кухни, а противная кухарка, повинная приказу не кормить никого до ужина, прятала его на полке под полотенцами. – Я не против, - безразлично оповещает она, заранее согласная на любое его решение. Она вспоминает постепенно, что он такое: что, остыв после страсти у Великой Твердыни, он все-таки затащил ее наверх, хоть она и упиралась; что, добыв желанный пирог и откусив кусок, недовольно выплюнул лакомство и приказал кухарке поторопиться и испечь новый к ужину. Она вспоминает и радуется, что многое осталось прежним. – А мне и не особо желанен другой. Мужчина, - Этни делает вид, будто они договорились, хотя прекрасно знает, что это ультиматум, однако здравый смысл, в ней заключенный, не разрешает ей показаться перед супругом жертвой. Она готова ему подчиняться, но пусть не считает, что она делает это через силу – самое мерзкое, что может он от нее хотеть. Пусть знает, что она согласна со всем, чего он пожелает. Даже если когда-нибудь она будет не согласна. – У меня от вина голова кружится, покрутишь меня еще, и никуда я не дойду, рухну прямо здесь на потеху зрителям, - хохочет новоиспеченная Старк, крепко держась за супруга. Ее растрепанные волосы и горящие глаза подтверждают желание упасть. Но вовсе не на пол. И вовсе не здесь.